Алия Ленивец
Родилась в Астрахани. Филолог, литературовед (магистратура Астраханского государственного университета, аспирантура Тверского государственного университета, кафедра истории русской литературы). Работала зав. отделом в Тверской картинной галерее. Опубликованы статьи в конференциальных сборниках (книжная графика), рецензии в журнале «Знамя». Живёт в Санкт-Петербурге.
Услышать «белый» голос
(О книге: Дмитрий Воденников. Лучшие эссе / Д. Воденников; сост. П.Рыжова. – М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2018. – 376 [6] с. – (Культурный разговор).
Я, я, я! Что за дикое слово!
Неужели вон тот — это я?
(В.Ходасевич)
Название книги «Воденников в прозе» полностью отвечает стратегии литературного поведения её автора: прекрасный нарцисс, увлечённо и отрешённо всматривающийся в собственное отражение. Произведения Дмитрия Воденникова невозможно «рассматривать» забыв об авторе. В каждом стихотворении, в каждом эссе, в каждой строке – Воденников: любой текст читатель произносит голосом автора, даже если автора никогда не слышал (а вероятность эта настолько мала, что ею можно пренебречь). Творения есть отражения автора. Даже если «стихи ушли», осталась жизнь, голос и отражения: «Я стал жить. И глотать пространство и воздух. Искать надписи. Оказалось, кто-то пишет на стенах мои стихи». Бесконечная повсеместная зеркальность: «сочинитель смотрится в зеркало – и видит текст», как убеждённо высказался в одном из своих эссе Юрий Казарин.
Собранные в книге эссе были опубликованы в разные годы на сайтах «Газета.ru», millionaire.ru, carnegie.ru и в журналах «Сноб», «Story», «Русская жизнь». В этих газетных и журнальных колонках Воденников продолжает прерванный разговор о волнующем в конкретный временной эпизод (час, день, месяц, год…), подспудно говоря о главном, метафизическом, онтологическом. Например: «Поговорим, как сильфида с сильфидой. А именно – о Пушкине» («Поколения «П»»).
Или: «Слышали ли вы новость? Курение на летних площадках ресторанов запрещено, если они имеют пол или навес. Так решил Роспотребнадзор.
В Париже, значит, курить на террасе можно, а вот в России, где есть Роспотребнадзор, нельзя. В Риме, где, куда ни плюнь, везде кватроченто, высокое или позднее Возрождение, курить можно, а в Торжке – нет. <…> Неудивительно, что там, у них, все загнивает и вообще творится евросодом. А у нас, тут, где Роспотребнадзор, лепота и благочиние. Роспотребнадзор еврокурения не допустит! («Зловредство и сиротство»).
Эссе Воденникова импульсивны, насыщены палитрой разнообразных эмоций и состояний, и этим обусловлено обилие и разнообразие коротких (часто односоставных) ёмких предложений – как выдох/ бросок/ удар («щелчок по носу»). Проза его соткана из обращений, восклицаний и вопросов (не всегда риторических). «Дорогие Таможенный союз, Роспотребнадзор, Дума и россияне! Вы что, совсем обалдели? Вы всё хотите запретить? Не всё? Отлично! Тогда сейчас будет небольшой мысленный фортель. Но нам не привыкать. Мы все живем в мире фортелей, которые проделывают с нами. Переживёте и мой. Итак. Был такой удивительный поэт. Николай Заболоцкий. Он не только курил (а кто не курил?), но ещё и сидел в лагере. При нашей прекрасной советской власти, адепты которой очень хотят вернуть её символы на наш флаг и в общее употребление. Ну, сидел и сидел. Кто не сидел? Тоже мне – удивили. Дело не в этом. А в том, что…» («Зловредство и сиротство»).
«Держать» читателя, не отпуская его ни на миг, позволяют разбросанные по тексту разговорные выражения, жаргонизмы, архаизмы, историзмы, неологизмы и т.д., имитация разговорной речи, которую отличает эмоциональность, образность, конкретность, простота. «Шоумен и священник (кстати, мне одному это кажется диким?) Иван Охлобыстин то ли троллит публику, то ли говорит всерьёз, когда утверждает в своём теперь уже знаменитом выступлении, что геев надо заживо сжигать в печах. Тут прекрасно всё: и традиция сжигать первых христиан в тех же печах, о чём священник Иван Охлобыстин не может не знать, и отсылка к газовым камерам Третьего рейха.
И никому не стыдно. Включая Охлобыстина» («Вагон набирает ход»).
Интересна его работа с клише, устойчивыми выражениями, обязательно знакомыми обывателю. Например: «Ну а теперь небольшое отступление. Лирическое, как соловей» («Сделайте нам красиво») или «У Юрия Нагибина, если верить его дневникам (а не верить им нет больших оснований), всё время было что-то не так…» («Желание конца»). Часто мерцают персонажи из детской литературы или мультфильмов: «Дело не в вас. Вы ещё относительно молоды, неплохо выглядите, полны сил и даже в меру упитанны, а любви нет» («Секс, который мы потеряли») или: «И ты опять начинаешь всё с начала. Неугомонный Нагибин, желчный и мстительный Винни Пух» («Желание конца»). Разнообразными персонажами страницы текста пестрят непрерывно: от Пушкина и Ахматовой до безымянных френдов и френдесс. Многоликий и единый, отражённый и отражающий, насквозь зеркальный мир.
А потому череда высказываний в текстах выстраивается в диалоги. Диалог гипотетического Дмитрия Воденникова (образ автора никто не отменял) и гипотетического читателя. Этот диалог – ладно скроенный и выдаваемый сочинителем за реально существовавший или настолько типический, что в его реальности (реализме) не возникает сомнений, – справляется с задачами, на него возложенными, блестяще.
«Но страшно и противно даже не от этого. А от того, что находится в этой среде условных коллаборационистов человек, сразу согласный с тем, что его будут гнать, ограничивать и унижать. Вот он пишет в социальной сети: «Чем больше меня, дурака, будут ограничивать, тем будет лучше лично для меня».
Отличная логика, не правда ли?
– Кого это там везут, остриженного налысо? С глумливой ладонью добровольного охранника на голове?
– Эссеиста Воденникова! Он курил в неположенном месте!
– Отлично! Давайте ещё пойдем и плюнем в него. Чтоб курить было неповадно. Потому что если мы не плюнем в беззащитного человека – у нас опять разовьются астма, аллергия, пятна и какой-то особенно загадочный в наших широтах тропический ленточный червь.
Какие же вы всё-таки лапочки, господа!» («Зловредство и сиротство»).
Замечателен финал этого эссе: обескураживающее, бескомпромиссное, издевательское заключение. И, казалось бы, авторская коммуникативная стратегия должна вызывать отторжение, возмущение, раздражение, сожаление и проч. Но удивительным оказывается обратное: собеседник в полном восторге (возможно, Воденников действительно просветлённый, как сам утверждает в предисловии к этой книге). Автор в общении с «визави» подчеркивает своё неприятие, сожаление (точнее – жалость), бесконечное подтрунивание (точнее – стёб, подчас сопровождаемый ироничным зубоскальством). Объектом авторских насмешек прежде всего становятся весьма ограниченные интеллектуальные возможности читателя, например, «Поговорим о том, что вам понятно. Поговорим о еде» («Камешек под майонезом»). Или – в эссе «Следующая станция – конец» о Феликсе Нуссбауме, говоря об одной из картин художника, автор, чтобы быть понятым, переводит свою речь в сниженный, разговорный пласт: «…В совершенно пустой комнате на стуле спиной к зрителю сидит человек, в отчаянии обхвативший голову руками. Рядом со стулом стоит собранный портфель. Человек готов к уходу. Очевидно, что в этой комнате со стенами, пустыми, как слепые глазницы, оставаться нельзя. Но на таком же пустом столе стоит старый глобус – и видно, что он уже хорошо изучен, осмотрен со всех сторон. Бежать некуда. («Ку-ку, – как бы говорит картина. – Приехали! Следующая станция – конец»)».
Воденников «знает» своего читателя, по крайней мере, он «убеждён», что его читатели – все без исключения жители этой страны (этой Вселенной), так называемый народ, который даже не заботит наличие или отсутствие способности складывать буквы русского алфавита в слова, а слова в предложения. Это «убеждение» – конечно, игра, но именно оно является стержнем того обобщённого образа читателя, созданного автором. Манера общения со своим, воденниковским, читателем (здесь можно соотнести поэтику Дмитрия Воденникова с поэтикой сказа) свободно бытует не только в его прозе, но и в реальной жизни. Хотя, справедливости ради, нужно отметить: Дмитрий Борисович подчас спохватится, сбросит маску, принесёт извинения собеседнику за панибратство и лёгкое откровенное хамство, отвесит пару искренних комплиментов и вернет свою маску на место.
Секрет читательской любви прост: автор не только разделяет «я» и «вы», но постоянно твердит о «мы». «Мы» – это некое целое, где ничтожные «вы» и прекрасный «я», способный признать себя частью этого целого. Это игра, правила которой соблюдают обе стороны.
«Вы не звери, господа.
Вы – рабы. Ну, и чтоб никому не обидно, я тоже.
Отличный вывод, по-моему.
Хотя и постыдный» («Поколения «П»»).
А есть ещё «мы» за границами этой игры, этой сочинённой условности. Воденников говорит всерьёз именно об этом «мы», в котором каждый человек – лишь крупица необъятного и непонимаемого мира («Мир куда сложнее, чем мы себе в нашем упрямстве разрешили знать. Мир куда больше наших рифмованных строк»). И это «мы» не зависит от нашего желания быть или не быть частицей этого «мы», а потому требует от каждого из нас со-чувствия, со-переживания, со-участия, со-творчества (творить-жить).
«Мы все умрём. И ты, и я, и невинный стрелочник, и маленькие дети на пути номер раз, и никому не нужные взрослые люди на пути номер два.
И даже вы, которые думают, что к вам это не относится (не беспокойтесь, рано или поздно придут и за вами – так всегда бывает).
Мы все захлебнемся жаром, заживо замурованные в пышущих нацистских печках.
Мы все будем гореть, как яркая рождественская елка, с пятиконечной, шестиконечной и сколько-там-их-есть-конечной розовой звездой на голове. <…> Встретимся в печи!» («Вагон набирает ход»).
А потому в этой книге есть слова о жизни и смерти, о любви и ненависти, об одиночестве и страхе, о слабости, ущербности, несовершенстве… О красоте. И её создателях/творцах, у которых есть лишь голос. «С ним нельзя лечь, с ним нельзя спать, с ним нельзя жить – его можно только любить или ненавидеть. Или быть к нему равнодушным. На расстоянии. <…> Этот голос – я» («Колыбельная для Вермеера»).
Услышать голос Дмитрия Воденникова обязательно нужно, а в эссе он часто расстаётся со своей походной маской, обнажая боль, сомнения, зависть, отчаяние, страх, одиночество… Всё, что звучит в каждом из нас, если мы встанем перед зеркалом и вслушаемся.
